Останки человеческого - Страница 17

Итог был подведен без особых эмоций.

– Можно, я прилягу? – спросило существо.

Оно направилось навстречу Гэвину, и он сумел яснее разглядеть внутренности, трепещущие в пробитой груди, – постоянно плывущие, нечеткие очертания, грибообразные припухлости на том месте, где обычно располагается сердце. С тяжелым вздохом существо упало лицом на кровать, прямо в мокрой одежде, и закрыло глаза.

– Мы поправимся, – прошептало оно. – Лишь дайте нам срок.

Гэвин подошел к входной двери и закрыл все замки. Потом он приволок стол и втиснул его под дверную ручку. Теперь никто не войдет и не нападет на его спящего двойника: они останутся тут вдвоем, в полной безопасности, он и оно, он вместе с собой. Укрепив оборону, он заварил кофе, устроился на стуле, подальше от кровати, и принялся глядеть на спящее существо.

Сначала дождь целый час яростно молотил по стеклу, потом целый час – только слегка. Дождь слепил окно, забивал его влажными листьями, и они льнули к стеклу, как любопытные уши. Когда Гэвину надоедало смотреть на себя, он принимался смотреть на листья. Но вскоре он не выдерживал и вновь переводил взгляд на своего двойника. Любовался небрежной красотой руки, вытянутой поверх одеяла, на эффектно выхваченное светом запястье, на ресницы. Ближе к полуночи он так и заснул на стуле. Где-то на улице жалостливо скулила сирена «скорой помощи». Снова пошел дождь.

Спать на стуле было неудобно, и Гэвин выныривал из забытья каждые пару минут, слегка приоткрывая глаза. Существо уже проснулось. Оно стояло возле окна, потом перед зеркалом, потом прошло на кухню. Вода лилась: Гэвину снилась вода. Оно разделось: Гэвину снилась похоть. Оно стояло над ним. От раны не осталось и следа. Присутствие двойника приносило Гэвину спокойствие. В какой-то момент ему привиделось, что он возносится из мрака улиц прямо в небесное окно. Существо облачилось в его одежду. В полусне Гэвин пробормотал что-то, давая разрешение на эту кражу. Существо насвистывало. День сердито постучал в окно, но Гэвину хотелось спать и двигаться было лень. Его вполне устраивало, что какой-то свистящий молодой человек надел его одежду и живет вместо него.

В конце концов существо склонилось над стулом и поцеловало Гэвина в губы, совершенно по-братски, а затем ушло. Гэвин услышал, как за ним затворилась дверь.

Потом в течение многих дней – он не смог бы точно сказать, как долго, – он не выходил из комнаты и не делал ничего, только пил воду. В конце концов ему уже не удавалось утолить жажду. Жажда и сон, жажда И сон – они нависли над его постелью, как двойная звезда.

Сначала белье было влажным в том месте, где прежде лежало существо, но вставать и менять простыни ему не хотелось. Даже напротив, влажное белье нежно ласкало тело, которое выпило влагу из простынь слишком быстро. Когда это случилось, он принял ванну в той самой воде, где прежде лежал двойник, и вернулся в постель. Вода капала с него на кровать, по коже полз холодок, по комнате разливался запах плесени. Позже безразличие настолько им овладело, что он опорожнил свой мочевой пузырь, не вставая с постели; но со временем и эта влага остыла, а затем испарилась, согретая слабым теплом его холодеющего тела.

Но вот странное дело: несмотря на ледяной холод в комнате, несмотря на наготу, на голод, умереть ему не удавалось.

Поднялся он посреди ночи, только на шестой или седьмой день, и сел на краю кровати, пытаясь сообразить, чем он собирался заняться. Безуспешно. Тогда он принялся бродить по комнате, точно так же, как и его двойник неделю назад. Он остановился перед зеркалом, изучая свое плачевно изменившееся тело, глядя на мерцание снега, который таял на подоконнике.

В конце концов случайно взгляд его упал на фотографию родителей, которую, как он вспомнил, рассматривало существо. Или, может, это был сон? Хотя вряд ли. Ему отчетливо представилось, как оно берет в руки фотографию и смотрит на нее.

Да уж, если он еще не покончил с собой, то только из-за этой фотографии. Нужно было оплатить кое-какие долги: не сделав этого, как мог он надеяться на смерть?

Он шел на кладбище, пробираясь через слякоть, лишь в брюках и футболке, не обращая внимания на возгласы дам средних лет и школьников. Кому какое дело до того, что он идет босиком? Кому, кроме него, может быть от этого вред? Дождь сыпался с неба и снова стихал, временами переходя в снег, но так и не достигая полной силы.

В самой церкви шла служба, перед входом стояла вереница машин – все в пастельных тонах. Гэвин проскользнул мимо, на церковное кладбище. Оно могло бы похвалиться живописным видом – сегодня, правда, заметно подпорченным дымчатой завесой мокрого снега. Но все же отсюда были видны поезда и высотные дома, нескончаемые ряды крыш. Легким шагом он прогуливался среди надгробий, не зная наверняка, где искать могилу отца. Шестнадцать лет уже прошло, да и день похорон мало чем запомнился. Ник-го не сказал ничего нового ни о смерти вообще, ни о смерти отца в частности. Не произошло даже ни одного светского курьеза, который отложился бы в памяти: ни одна тетушка не пустила ветры за столом, ни одна кузина не отвела его в сторонку, чтобы показать свои прелести.

Интересно, приходил ли сюда хоть кто-нибудь из родных? И вообще: остался ли еще хоть кто-то в стране? Сестрица вечно грозилась уехать – рвануть в Новую Зеландию и начать все с начала. Мамаша, должно быть, как раз разводится с четвертым мужем, стерва несчастная, хотя, возможно, ее стоило бы пожалеть. Эта женщина вечно трещала без умолку только для того, чтобы скрыть патологический страх.